Выбор языка

Для произведений Александра Зиновьева характерны размах и мелочность. Человечество, эпохи, будущее соседствуют в его книгах со склоками, пошлостями, мелкими подлостями ничтожных людей. Более того, они не просто соседствуют. Ничтожества, взятые вместе, грандиозны, образуют общество нового типа — в этом суть концепции Зиновьева.

Пишет он ярко, отчетливо и убежденно. Но, тем не менее, часто бывает непонятен. Многие его суждения кажутся странными, вызывают возражения, а иногда и негодование. См., например, письмо Доры Штурман ("Континент" №38) или статью Югова ("Грани"№131).

Высказываниями на социальные темы книги Зиновьева буквально набиты. В некоторых книгах говорит сам автор, в других персонажи. Я выберу из этого моря высказываний по возможности небольшое количество непротиворечивых, но достаточно разнообразных суждений, которые будут представлять концепцию Зиновьева в обозримом виде. А затем займусь противоречивыми суждениями, буду возражать и т.п. Забегая вперед, скажу, что далеко не все противоречия объясняются тем, что Зиновьев рассматривает какое-то явление в разных аспектах, скажем, глазами своих героев.

На полноту исследования творчества Александра Зиновьева эта статья не претендует ни в коей мере (да и как можно — автор, слава Богу, жив). В частности, литературные достоинства произведений оставлены в стороне. На мой взгляд — он писатель по высшему счету.

В книге "Коммунизм как реальность" Зиновьев рассказывает о приеме диалектики - "восхождение от абстрактного к конкретному". Когда-то он написал диссертацию на эту тему. (Читатель, не тоскуй, это так, присказка, диалектикой я не занимаюсь и не буду заниматься). Он утверждает, что "разобраться в том, что такое реальный коммунизм, без использования этого приема совершенно невозможно". КР39*.

* В конце цитат после указания книги А. Зиновьева, из которой взята цитата, следует номер страницы. Используются следующие сокращения названий (издательство L'AGE D'HOMME): З.В. - "Зияющие высоты", 1976 г.; СБ— "Светлое будущее", 1978 г.; ПР — "В преддверии рая", 1979 г.; ЖД — "Желтый дом", 1980 г.; МЗ — "Мы и Запад", 1981 г.; КР — "Коммунизм как реальность", 1981 г.: ГС — "Гомо советикус", 1982 г.; НС — "Ни свободы, ни равенства, ни братства", 1983 г.; ТБ — выступление Зиновьева в Толстовской библиотеке в Мюнхене 23 февраля 1984 г. (не опубликовано).

Я думаю, что он не прав. Очень многие люди, кто по желанию, кто без такового или вопреки ему, неплохо разобрались в том, что такое реальный коммунизм, понятия не имея об этом приеме. На мой взгляд, Зиновьев сильно переоценивает свою диссертацию. Вот, что он говорит о самом методе:

"...конкретное суждение может казаться противоречащим абстрактному, хотя никакого логического противоречия тут нет, ибо на самом деле мы имеем такую пару суждений: 1) если отвлечься от таких-то факторов (исключить их влияние, допустить, что их нет), то наш предмет будет иметь свойство X; 2) если же учесть эти факторы (допустить их влияние), то наш предмет будет иметь свойство У. Здесь X может противоречить У, но суждение 2 как целое не противоречит суждению 1 как целому". КР 41.

Попробую своими словами пересказать ту же мысль: выводы теории (свойства X) могут противоречить действительности (свойствам У) из-за того, что теория не полная, описывает какой-то один механизм, скажем, социальной жизни, а на самом деле этих механизмов добрая сотня.

Особенностью книг Зиновьева является то, что "свойства X" даны вперемешку со "свойствами У" без каких-либо пометок, мол, это "X", а это "У". Условия, при которых справедливы абстрактные суждения, не описаны и сама абстрактная теория в явном виде не изложена нигде. Да существует ли она вообще?

Ссылок на других авторов Зиновьев не делает. По-моему, принципиально. Но, тем не менее, абстрактная теория проглядывает в его работах, и даже не одна, а несколько. По чистой случайности с одной из этих теорий я знаком. Много лет назад, когда я учился в Московском университете, то ходил на семинар к ее создателю, Михаилу Львовичу Цетлину, ныне покойному.

Ниже я опишу то немногое из теории Цетлина, что помню. Затем выделю высказывания Зиновьева, которые можно считать либо пересказом положений теории, пусть приблизительным, либо ее частным случаем. Таким образом, будет выделена группа суждений непротиворечивых и достаточно содержательных. Впоследствии ее можно будет пополнить. Суждения, согласующиеся с теорией, я буду обозначать буквой X, а противоречащие — У.

Итак, теория конечных автоматов в меняющихся средах. Неважно как автомат сделан, на транзисторах там или шестеренках, неважно даже, сделан ли он вообще, — теория абстрактная, математически строгая. Почему конечный? Ну, так назвал автор, чтобы отметить, что он довольно простой. У автомата есть несколько состояний. Одновременно он может находиться только в одном из них. Будем изображать их, например, радиусами (см. рисунок).

Сколько этих состояний? Неважно — m. Рисунок соответствует автомату с тремя состояниями. В каждом состоянии с некоторой вероятностью автомат получает "наказание" ("штраф") или наоборот — "поощрение".

Для разных состояний вероятности разные. Набор этих вероятностей и есть "среда". Больше о ней ничего и знать не надо. Из центра автомат переходит случайно в любое из состояний, он там не задерживается. Если ему выпало "поощрение", то он остается в том же состоянии, запомнив — "поощрение". Если память автомата изображать длиной радиуса, то он передвигается по радиусу на один шаг от центра. Память имеет глубину — максимальное количество запомненных "поощрений". Если выпал "штраф", то автомат забывает одно "поощрение" (шаг по памяти к центру). Вот и все об автомате.

Цетлин посчитал сначала, как будет себя вести один автомат, и получил первый интересный результат: если среда меняется (меняются вероятности поощрений и штрафов, скажем, точно наоборот), то существует оптимальная глубина памяти — при такой памяти баланс штрафов и поощрений самый благоприятный. Чем быстрее меняется среда, тем выгоднее иметь короткую память.

Затем он посмотрел, что будет происходить с 2-я автоматами. Чтобы ввести взаимодействие, он предположил, что пребывание автомата в одном состоянии снижает вероятности поощрения в этом состоянии для него и для соседа. Автомат исчерпывает, так сказать, возможности. Это позволило назвать состояния стереотипами поведения.

Цетлин посчитал, как будут вести себя 3 автомата, 4... и когда их очень много.

И оказалось, что в этом случае они сами по себе разделяются на группы, каждая группа ухудшает свойства среды для другой группы, в группах возникает иерархия управления, и отдельные автоматы оказываются подолгу в наихудших состояниях.

Зиновьев называет его по-разному: массовый индивид, социальный индивид, крыса, гомо советикус, гомосос. Дело не в названии. Посмотрим на его свойства — до какой степени он похож на автомат.

"Суть коммунальности состоит в борьбе людей за существование и за улучшение своих позиций в социальной среде, которая воспринимается ими как нечто данное от природы, во многом чуждое и враждебное им, во всяком случае — как нечто такое, что не отдает свои блага человеку без усилий и борьбы. Борьба всех против всех образует основу жизни в этом аспекте истории". КР48.

"...люди, занимающие то или иное социальное положение, урывают для себя от общего пирога тот кусок, который максимально доступен их силе. Каждый стремится урвать максимум, доступный ему по положению. Максимальный кусок с минимальными затратами, — вот святая святых этого общества, рядящегося в одежды заботы, великодушия, доброты, справедливости и т.п.". ЗВ 446

Взаимодействие автоматов в теории Цетлина имитирует именно такого типа отношения индивидов к среде и друг к другу.

б) Вместо убеждений, мышления, чувств и т.д., определяющих поведение, у массовых индивидов ограниченное число стереотипов. Следующие описания даны устами гомососа:

"А вот вам еще загадка: то, что я здесь говорю, не выражает моих убеждений. Загадка опять-таки кажущаяся: просто у меня нет никаких убеждений. У меня есть лишь более или менее устойчивая реакция на все то, с чем мне приходится сталкиваться, — стереотип поведения". ГС 11

Ниже я привожу цитату, в которой говорится об интеллигенте. Пусть читателя это не вводит в заблуждение. Речь идет все о том же массовом индивиде. Слово "интеллигент" герой Зиновьева употребляет в смысле, отличном от общепринятого. (Сам Зиновьев, кстати, тоже. К этому вопросу я вернусь позже.)

"Короче говоря, в сознании интеллектуально развитого, культурного и образованного человека, т.е. интеллигента, с течением времени происходят все логические мыслимые пакости. Важно, что число различных типов ситуаций, в которых оказывается интеллигент, и число возможных внешних реализаций его внутренних состояний невелико. Это легко заранее высчитать и предсказать". ГС 163

"Один из фундаментальных принципов системного метода — принцип однородности системы. Он означает, что все индивиды системы относятся к одному и тому же классу индивидов и все связи между ними — к одному и тому же классу связей". ЗВ 416

"Массовый процесс априори не считается с индивидуальностью. В гнусном спектакле не могут участвовать значительные актеры. Кто бы ни были эти актеры, им все равно отводятся жалкие роли". ГС 91

г) У Зиновьева часто повторяется такой сюжет: в компании кто-нибудь развивает интересную и рискованную мысль (как правило, перед стукачами), неожиданно мысль обрывается — оказывается, все напились. А дальше — новая глава, совсем о другом. Читателю обидно, хотелось дослушать. Когда-то еще эта мысль вынырнет, да и вынырнет ли вообще?

У персонажей как будто рефлекс срабатывает, стоп, дальше нельзя. Дальше нельзя и все. Убьют. Т.е. на самом деле, может, и не убьют. Но где-то должен быть резкий ограничитель. Как у автоматов — конец памяти. На некоторой оптимальной глубине. Совсем дураком быть тоже плохо.

Этих примеров достаточно, чтобы понять, что и многие другие высказывания Зиновьева о конкуренции, иерархии, враждующих группировках непротиворечивы и образуют единое целое. У них есть математически строгая подоплека — теория Цетлина.

Зиновьеву удалась, на мой взгляд, совершенно замечательная вещь: абстрактную модель он перевел в человеческую, я бы даже сказал, исповедальную плоскость. Вот человек вспоминает прошедший день, или год, или жизнь: "Так, десять раз я вел себя как крыса, а десять раз все же иначе". А последствия множества крысиных поступков — советское общество — Зиновьев показал впечатляюще. Другое дело, насколько это верно. В какой степени общество массовых индивидов похоже на советское общество? К этому вопросу я вернусь ниже.

Своих героев Зиновьев снабжает именами, которые указывают на их социальные роли. Но его выхлестывает за рамки собственной схемы, и невозможно представить, чтобы, например, Поэт мог поменяться ролью с Распашонкой, Крикун с Сотрудником, а Мазила с Академиком. Не одинаковые его герои, не массовые индивиды, а индивидуальности. И вопреки научным амбициям автора, но отдавая дань его таланту писателя, всех основных героев его произведений я помечаю буквой У. В том числе и героя "Гомо советикус". Хотя бы за такое признание:

"Теперь я хочу одного: вырваться из чужой игры и стать сторонним наблюдателем. Видеть и понимать — и больше ничего мне не надо. Я по профессии и по призванию пониматель. Вся моя прожитая жизнь может быть обозначена одним словом: "размышление". Здесь у меня от обычных феноменов жизни почти ничего не осталось и практически. Я стал органом познания как таковым. И оказалось, что именно в роли чистой мысли я меньше всего нужен людям". ГС 181.

Из-под образцово-показательной маски гомососа высунулось вдруг нечто весьма своеобразное. Похоже, сам автор.

С не массовыми индивидами человек знакомится намного раньше, чем с массовыми. В младенчестве: ма-ма, па-па. Мама, папа — не массовые.

Отношение к младенцу в массе у людей схожи: любовь, заботы, радости, огорчения... Но принципы этого массового поведения иные, чем у описанных выше массовых индивидов.

Другой пример. Однажды в детстве я прислушивался к разговору взрослых, боялся пропустить слово. В гости пришел Питирим Сергеевич Массагетов — замечательный человек: путешественник, знаток народной медицины, ученый, писатель (но это уже позже), Дело даже не в этом, а в том, что он был настоящий герой, не из сказки, не из приключенческой книжки, но как будто из них, только на самом деле. Я с нетерпением ждал, когда же он начнет рассказывать о ядовитых змеях, о невзрачных травках с могущественными свойствами, о своенравных горных речках. Но разговор в тот раз шел общий, не совсем понятный, несколько раз произнесли слово "интеллигент", и я спросил, что оно означает. Питирим Сергеевич мне объяснил: "Интеллигент — это не стяжатель. При этом неважно, какое у человека образование, профессия или положение".

Сейчас мне 45 лет, и я множество раз убеждался в удивительной точности этого объяснения. Скажем, известно о человеке — рвет под себя. Значит, целые сферы жизни для него как бы не существуют, укорочены интересы, не интеллигентен. Или, наоборот, известно о ком-то — интеллигентный человек. Значит можно от него ожидать поступков, которые выгод ему не сулят, скорее неприятности.

Сравнив принципы поведения массового индивида и объяснения Питирима Сергеевича, можно перефразировать его так: интеллигент — не массовый индивид. В "Зияющих высотах" есть один эпизод — час 13-ый. Крикун отказывается от делового предложения. Не потому, что не верит в удачу. Просто путь наживы ему не подходит. Когда я прочитал это место, то отметил про себя: определился интеллигент.

А затем, в других книгах, я обнаружил, что Зиновьев приписывает интеллигентам "свойства X". Называет интеллигентами деятелей искусства, науки, идеологии, управления и т.д. Описывает их социальный статус, уровень образования, рассказывает, как распределены места. Более того, слова "прекрасной души интеллигент" он слегка сокращает, получается "прекраснодушный интеллигент", и использует это выражение как бранное слово.

Но как же так? Ведь интеллигента нет в схеме! А вот так. Незаменимых людей нет. Был интеллигент, стал деятель.

Зиновьев просто подменил понятие. Неудобно оно было. Вроде и социальное, и массовое — интеллигентных людей много, а в схему не укладывалось. По определению. Зиновьев переопределил, но явление от этого не перестало существовать. И Зиновьеву приходится использовать множество названий: антикоммунальный индивид, индивидуалист, гений, талант, деловой человек, продуктивный работник, истинный оппозиционер (в отличие от неистинных) и т.д., и каждый раз объяснять, что он имел в виду. Вместо того, чтобы просто сказать "интеллигентный человек".

В советском и демократическом обществах стереотипы поведения людей различаются. В обществах разное законодательство и соответственно различны дозволенные и запрещенные действия.

Поскольку для теории социальности выбор конкретных стереотипов не важен, в этом отношении она универсальна, то она приложима к обществам обоих типов. Зиновьев об этом пишет так:

"Все мои книги суть книги и о западной жизни, только на фактическом материале Советского Союза. Я писал и пишу о явлениях общечеловеческих, но на материале классически развитого образца такого рода". МЗ 95

"Когда я давал согласие на эту эмиграцию, я в глубине души надеялся вырваться из смертельных дружеских объятий советского коллектива. Но здесь, на Западе, мне раскрыли свои объятья такие же коллективы, отличающиеся от советских лишь отсутствием достоинств последних. Вырвавшись из родной гнусной семьи, я вынуждаюсь здесь вступить в аналогичную гнусную семью, только совсем чужую". ГС 126

Но это не все. Оказывается, что советское общество Зиновьев считает более социальным, чем демократическое:

"А что вы имеете в виду, употребляя такие слова, как Изм и Капитализм, спрашивает Клеветник. Изм не есть некое уклонение от нормы или особая форма общества. Это есть социальность как таковая, в чистом виде". ЗВ 414

"Коммунизм не есть нечто выдуманное злоумышленниками вопреки некоему здравому смыслу и некой природе человека, как полагают некоторые противники коммунизма, а как раз наоборот — он есть естественное явление в истории человечества, вполне отвечающее природе человека и вытекающее из этой природы. Он вырастает из стремления двуногой твари, именуемой человеком, выжить в среде из большого числа аналогичных тварей, лучше устроиться в ней, обезопасить себя и т.п. — вырастает из того, что я называю человеческой коммунальностью". КР 21

Отговориться можно просто: большую часть жизни Зиновьев прожил в Советском Союзе, там разглядел действие социальных законов и соответственно отнес чистое проявление этих законов к советскому обществу. Но это слабая аргументация, ссылаться при обсуждении важного момента теории Зиновьева на особенности его биографии неправомерно.

Если рассмотреть в самых общих чертах общество демократическое, то мы увидим, что часть законов там задана, они непреложны, это законы, гарантирующие, в частности, гражданские свободы. А часть может меняться в зависимости от результатов выборов, открытого обсуждения, межпартийной борьбы и т.п. Тогда как в Советском Союзе если законы и меняются, то в результате закрытого обсуждения, не межпартийной, а внутрипартийной борьбы, и от результатов выборов не зависят. Так что в демократическом обществе у обычных людей больше возможностей проявлять социальность, чем в обществе советском. Добавьте сюда конкуренцию, свободное предпринимательство, рыночные отношения...

А если начать выяснять, какой человек, западный или советский, по принципам поведения более похож на линейный автомат Цетлина, то тут мы попадаем в такую мутную воду, в которой ничего определенного разглядеть не удается. Зиновьев, правда, говорит иногда (как правило, устами персонажей) о культуре, цивилизованности, принципиальности западного человека, но все это никак не может претендовать на результаты сравнительного психологического или социологического анализа. Возражений на это можно привести сколько угодно. Скорее это просто мечта советского человека о том, что должна же где-то быть человеческая жизнь.

Так почему Зиновьев считает советскую социальность чище западной? Вопрос этот оказывается для него принципиальным, он неоднократно к нему возвращается, поворочивает его и так, и сяк, формулирует разными словами. Посмотрим, что при этом получается.

В той или иной мере слово "народовластие" уместно употреблять по отношению к любому обществу — власть осуществляют люди. Оно относится даже к обществу автоматов — они самоорганизуются. Зиновьев относит "народовластие" к советскому обществу, подобно тому, как он поступает с "социальностью в чистом виде". Приведу несколько характерных цитат:

"Если уж народовластие, то с точки зрения обывательски думающего человека это очень хорошо, и он даже мысли не может допустить, что массовые репрессии в Советском Союзе явились проявлением именно народовластия, доведенного до предела". КР 25

"Можно Ленина и Сталина истолковывать по аналогии с царями, хотя это и глубочайшее заблуждение, ибо Ленин и Сталин были носителями народовластия, были народными вождями". МЗ 56

"Зиновьев: Слушайте, занимайтесь терминами вы сами. (Смех) Моя задача заниматься феноменом сталинизма. В сталинское время о той форме власти, которая существовала, говорили, что это власть народа.

Зиновьев: Это была власть народа в полном смысле этого слова.

Зиновьев: Это была настоящая власть народа. И это была самая кошмарная власть. Только ограничение народовластия еще дозволило людям... Что вы думаете, что такое власть народа? Власть народа означала, что людей без суда и следствия убивали на каждом углу. Каждая деревушка имела свое ЧК и т.д.

Из зала: Это была власть ЧК или власть народа?" ТБ

"Советский строй не есть только некая форма политического правления, которую при желании и благоприятных условиях можно заменить на другую. Он выражает самую глубокую социальную структуру общества, он адекватен последней". МЗ 86

"Каким бы ни было наше прошлое, т.е. путь к сегодняшнему состоянию, мы все равно пришли бы к этому. Рано или поздно. Но к этому. Ибо это вырастало из самих основ жизни". ЗВ 458

Слово "народовластие" Зиновьев употребляет в разных смыслах: самоорганизация, степень вовлечения населения в сферу управления, термин советской пропаганды. Можно это слово использовать также как перевод слова "демократия". Чего Зиновьев, впрочем, не делает (Югов в своей статье показывает, что у Зиновьева "демократия" и "народовластие" совсем разные понятия…) Зато он пользуется этим словом для описания ужаса, в котором приходится жить людям: жестокости репрессий и легкости, с которой каждый член общества может направить действие механизма репрессий против других членов общества. В Советском Союзе этот тип "народовластия" весьма ощутим. Вопрос о том, насколько правомерно такое использование этого слова, я хочу рассмотреть немного ниже.

С фантазией, вызывающей изумление, Зиновьев описывает две цивилизации — Ибанск и Подибанск. Они различны по условиям существования, но идентичны по социальной структуре. Но возьмем менее литературный пример: Германия. Страна была разрушена, поделена, части отстроены заново. В обеих частях культура, язык, национальный состав населения был примерно одинаков. Общества в обеих частях в какой-то мере выросли из самих основ жизни — люди живут там, значит, есть основы жизни. Не вымерли же все. По условиям жизни эти части несравненно ближе друг к другу, чем воображаемые Ибанск и Подибанск. И, тем не менее, в Западной и Восточной Германиях разные общества.

У подибанцев шансов, кажется, и вправду не было. Когда посыпались бомбы, начальство, надо полагать, первым нырнуло под землю. А вот у тех, кто остался наверху и выжил, у них видимо был шанс устроить себе несколько иное "народовластие". В чем-то они прошлепали.

В теории автоматов тоже есть репрессии — наказания или штрафы. Не помню, способны ли автоматы убивать друг друга, кажется, они предполагаются бессмертными. Ну, да это не столь важно. Важно, что характер репрессий в теории не определен, существенен лишь тот факт, что наказание способствует смене стереотипа поведения. А как именно наказали автомат — тем ли, что кто-то с ним с утра не поздоровался, или ему не дали поощрения, или же он получил 10 лет лагерей — с точки зрения теории несущественно. Может быть именно соображениями такого рода вызваны следующие рассуждения персонажа "Зияющих высот":

"Основная трудность понимания общественных явлений, писал Учитель, состоит не в том, чтобы обнаружить какие-то сенсационные факты, собрать статистические данные или получить доступ к тщательно скрываемым тайнам государственной жизни, а в том, чтобы найти способ организации видения очевидного и нескрываемого, т.е. способ понимания повседневности. С этой точки зрения не играет роли, десять или пятьдесят миллионов человек было репрессировано. Не играет роли даже то, были ли вообще репрессии». ЗВ337

Представим себе 2-х конкурентов, связанных по рукам и ногам, скажем, культурными ограничениями. Максимум, что они могут в этом случае друг другу сделать, — это культурно обматерить. Если они ничем не связаны и причина раздора достаточно серьезна, то они могут подраться. А если оба вооружены и ничем не связаны, то один, скорее всего, будет убит, как в ковбойском фильме, независимо от предмета спора. Хотя даже в ковбойских фильмах героям случается договариваться.

Жестокость репрессий определяется видом оружия. В советском обществе — это карательный аппарат. А частота использования — массой других факторов: доступностью, безнаказанностью, страхом не успеть нанести первый удар, завистью, глупостью и т.д. Склок на работе в западном обществе не меньше, чем в советском, и донос даже за донос не считается. И справедливо, в некотором смысле, поскольку посадить человека на Западе не так просто. Что это за донос, если по нему не сажают? Так, кляуза, объяснение, ответ на запрос — информация одним словом. Пиши себе, сколько влезет или сколько просят. Ну, и пишут.

Советское руководство как массовый индивид

Советскую карательную систему создавал не народ, а советское правительство с первых дней революции, в период действительно тяжелой борьбы за укрепление и расширение власти. Указания о том, когда, где, в каком масштабе и по каким признакам репрессировать, тоже давало оно. И действовало при этом как классический образец массового индивида. О чем известно каждому советскому человеку, который обязан учить историю КПСС.

Рассмотрение советского руководства как единого массового индивида, на мой взгляд, одно из самых интересных и сильных положений Зиновьева. Массовый индивид, не связанный никаким законодательством, получивший сам возможность устанавливать законы, ограничивший своими законами стереотипы поведения прочих граждан в интересах своей безопасности и своего благополучия. Именно в этом смысле можно говорить о том, что советский строй — это социальность в чистом виде. Она пронизывает общество сверху вниз. В демократических странах в распоряжении обычных членов общества больше различных стереотипов, социальная жизнь живее, разнообразнее, общий объем социальности там больше за счет того, что она ограничена наверху. В том числе ограничен объем и жестокость репрессий.

Сколько людей входит в советское руководство? Как велик этот массовый индивид? Если речь идет о принятии решений, то любое решение принимает небольшое количество человек. Советское руководство способно принимать решения быстро. А армия исполнителей огромна и пронизывает все советское общество. Выполняет кто-либо решения по обязанности или "с душой", роли не играет.

Зиновьев не всегда разграничивает аспекты принятия решений и исполнения, чем приводит читателя в недоумение. Например, "народовластие" может означать, что советское руководство действует по принципам массового индивида и имеет аппарат исполнительной власти, охватывающей всю страну. Но это же слово может использоваться для обозначения того, что рядовой гражданин участвует в принятии решений. Не в исполнении, а в принятии. К советскому обществу в этом смысле слово "народовластие" неприменимо.

То же замечание относится к высказываниям Зиновьева о карательных действиях властей. Следующая цитата — пример двусмысленности:

"Самая глубокая борьба против язв коммунистического режима есть борьба за ограничение законов поведения и взаимоотношений людей в больших человеческих коллективах, которые я сравнительно подробно описал в моих книгах. Карательные действия властей суть лишь суммарное проявление этих законов, а не фундамент режима". МЗ 75

Если во фразе "карательные действия властей суть лишь суммарное проявление этих законов" не обращать внимания на слово "суммарное", то она означает, что власти в своих карательных действиях поступают как массовый индивид. Возражений это не вызывает. Или эта фраза может означать, что карательные действия властей есть реакция на действия граждан, против которых они направлены, — утверждение весьма сомнительное и соответствующее действительности далеко не всегда. Или смысл фразы в том, что карательные действия — суммарный результат деятельности лиц, против которых они направлены. Такие логические выверты под силу советской пропаганде, но от Зиновьева читатель ожидает чего-то иного, нежели объяснений, что в большой системе все настолько сложно, что может быть и так.

Другие примеры такого рода в этой статье еще встретятся.

Но, тем не менее, определение советского руководства как массового индивида может служить хорошей исходной позицией для ориентации в массе проблем, когда обсуждаемых Зиновьевым, а когда выходящих за рамки его книг.

В Советском Союзе нередко приходилось слышать: "Да что они, совсем с ума сошли? Кому нужны эти Вьетнамы, Кубы, Анголы? На что деньги тратят. Жрать и так нечего". А речь идет все о том же укреплении и расширении советской власти. По старым принципам.

Выполняет ли Советский Союз международные соглашения? Да, как массовый индивид. Стереотипом поведения какое-то время может быть выполнение какого-либо международного соглашения.

Хороший ли он партнер в торговле? Может быть очень хорошим. До тех пор, пока не поступят иные инструкции, и не станет ясно, что для него закон не писан.

Влияют личные качества вождей на жизнь в СССР? Была сталинская эпоха, хрущевская, брежневская. Принципы неизменны, но даже небольшие личностные особенности руководителей оказывали огромное влияние на внешнюю и внутреннюю политику.

Чем ограничена власть советского руководства внутри страны, во внешней политике? Какие виды сопротивления возможны и т.д. - масса вопросов, при решении которых понятие массового индивида в отношении советского руководства может быть плодотворным.

Высказывания Зиновьева об идеологии можно разбить на 3 группы.

1. Важен лишь факт существования идеологии. Ее содержание не существенно.

2. Идеология организующей роли не играет. Она — продукт общественной жизни.

3. Советское общество насквозь идеологично. Управление обществом производится через идеологию. Содержание идеологии в таком случае весьма существенно.

Эти три группы высказываний, разумеется, противоречат друг другу. Причины этого я рассмотрю ниже, а пока приведу цитаты, характерные для каждой группы.

1. "Для социальных механизмов важен лишь сам факт существования какой-то идеологии, ее формальное функционирование, а не ее содержание". ЗВ197

2. "Для теории социальных систем безразлично, сложилась та или иная система естественно или была изобретена искусственно. В применении к обществу такое различение вообще бессмысленно. Когда особенности ибанского общества усматривают в том, что оно придумано искусственно, то говорят чепуху. Если даже некоторое общество строят по плану одного человека, в качестве строительного материала и исполнителей привлекается большое количество людей. И это обстоятельство имеет неизбежным следствием то, что вступают в силу социальные законы. По этим законам рано или поздно, скрыто или явно начинают жить участники реализации замысла. Они начинают образовывать группы, бороться за власть и привилегии и т.п. Когда идею искусственности ибанского общества начинают истолковывать как непомерную бюрократизацию, систему запретов, насильное навязывание идеологии и т.п., то упускают из виду простую и уже очевидную истину: все это суть не отклонения от норм этого общества, а его законные продукты, его реальное бытие, его подлинная натура". ЗВ 398

"Бессмысленно отрицать влияние марксизма на ход процесса. Но нелепо и думать, будто сложившийся реальный коммунизм был реализацией замыслов отдельных людей и партий. Здесь имели место благоприятные исторические совпадения и мутный словесный поток, допускающий любые истолкования постфактум. Реальный коммунизм мог сложиться и без марксистской идеологии". КР 28

"Социальный проект фактически становится лишь символом, освящающим деятельность". КР 14

3. "То, что принято называть политическим руководством коммунистическим обществом, есть на самом деле идеологическое руководство, ибо в этом обществе никакого политического руководства вообще нет. И идеологическое руководство здесь законно доминирует над хозяйственным и всяким иным управлением, ибо оно есть носитель целостности общественного организма". КР

"Я же в отличие от упомянутых критиков коммунизма утверждаю, что коммунистические общества построены и строятся по проекту "научного коммунизма", хотя этот проект и не имеет ничего общего с наукой, хотя творцы нового общества совсем ничего не знают об этом проекте или знают лишь понаслышке". КР 18

"Социальный проект есть организующая форма деятельности людей". КР 14

Чтобы разобраться в чем тут дело, обратимся снова к теории автоматов. Какими именно стереотипами обладает автомат, в ней не определено — теория годится для любых стереотипов. Допустимые стереотипы поведения в обществе определяются действующими в данный момент законами, указами, правилами и т.п. Которые в советском обществе имеют идеологическую подоплеку или оформление. Самой идеологии в теории автоматов нет, как нет в ней описания стереотипов. Поэтому суждение 1. можно перефразировать так: для социальной теории неважно, какие именно стереотипы имеют автоматы, важно, что они их имеют.

Суждения 2-й группы уместны, есть относить их к советскому руководству, задающему идеологические установки в соответствии с требованиями момента и действующему при этом по принципу массового индивида. Или если относить их к людям, для которых идеология - работа, что им скажут, то и сделают. Но в отношении армии исполнителей и тем более всего общества, эти утверждения неверны.

У меня создалось впечатление, что, проработав много лет в советской идеологии, среди товарищей проверенных и чувствующих себя в ней как рыба в воде, Зиновьев временами как бы забывает, что кой для кого идеология не кормушка, а очень и очень стесняющее обстоятельство.

Высказывания 3-й группы общеизвестны. На то она и есть идеология — о себе напоминает.

О стабильности советской системы Зиновьев говорил много раз. Какие-либо параллели с теорией автоматов здесь проводить бессмысленно — теория относится как к Западу, так и к Востоку. Социальность — это общее свойство обеих систем. Различия — вне этой теории и, естественно, смены общественных устройств в ней тоже нет. Но я уже говорил, что в работах Зиновьева проглядывает не одна теория, а несколько. Утверждения о стабильности советского общества обусловлены методикой — системным подходом. Я не говорю, что советское общество нестабильно. Я согласен с Зиновьевым: советский строй прочный. И считаю важным, что Зиновьев напоминает об этом Западу. Сейчас меня интересует его аргументация:

"Из зала: Скажите, пожалуйста, а все-таки видите ли вы какие-нибудь перспективы или возможности изменения существующей в Советском Союзе системы к лучшему или ее модификации или замены? Т.е. имеете ли вы какие-то представления о возможных переменах и желательных переменах?

Зиновьев: Видите, в чем дело, система в принципе неизменима. Система и значит по способу абстрагирования, отвлечения — выделить в стране неизменное. Понимаете, система неизменна. Система может быть разрушена только вместе с телом общества. Но в рамках этой системы может идти борьба, и будет идти борьба. Борьба за все элементы цивилизации". ТБ

Цитата интересна тем, что в ней дано разъяснение: система неизменна по способу абстрагирования. Стабильность— условие применимости, а не вывод теории. Но капитализм — тоже система. Общественное устройство любой страны — система. И, следовательно, при системном подходе должны полагаться неизменными. Преимущества исторического подхода к вопросу стабильности очевидны.

Теперь я перейду к высказываниям Зиновьева о явлениях, которые он сам называет антикоммунальными. Вернемся к азам его теории:

В большом обществе люди совершают миллиарды поступков друг по отношению к другу. Среди них имеются такие, которые образуют специфику этого общества, его душу, его подлинную натуру. Они определяют собою все остальные стороны общества, его физиономию. Будем называть их социально значимыми или характеристическими (х-поступками для краткости).

Процент х-поступков в общей массе поступков людей ничтожно мал...

В нашем обществе х-поступки совершаются по правилам, суть которых сводится к одному: ослабить позицию сильного, талантливого, делового, продуктивного и т.д., низвести все и вся до среднебездарного уровня, опошлить, заземлить, испаскудить". ПР 112

Антикоммунальный поступок совершается по противоположным правилам: помочь или уступить место талантливому, деловому и т.д., поднять что-либо из среднебездарного уровня и пр. Процент таких поступков в общей массе поступков, видимо, тоже не очень велик. Многие поступки не являются ни чисто социальными, ни чисто антикоммунальными. Например, если кто-либо помогает другому за счет третьего лица. Такой поступок можно рассматривать как социальный и как антикоммунальный.

Эмоционально негативный тон, в котором Зиновьев описывает социальный поступок, на мой взгляд, не оправдан. Социальный поступок может быть как хорошим, так и плохим. Среди стереотипов поведения, разрешенных в обществе, могут быть самые прекрасные. Если они кому-то настолько не нравятся, что их можно уверенно считать социальными, так на всякий чих не наздравствуешься. Можно влюбляться, жениться, разводиться, растить детей, заниматься любимым делом, держать в доме собак и кошек и т.д. и т.п. Точно так же антикоммунальный поступок не обязательно хороший. Я думаю, что у Карла Маркса, когда он писал свои труды с намерением осчастливить человечество, был довольно сильный антикоммунальный запал.

Вводя термин "антикоммунальность" Зиновьев оставляет область социальной науки. Теории антикоммунальности нет. Хотя бы потому, что в антикоммунальность включено творчество. Суждения Зиновьева о явлениях, существенным образом антикоммунальных, — это не решающее слово науки, а просто человеческие мысли. Свои, чужие, верные, неверные, рожденные, быть может, из тысячи обстоятельств, как именно — в конечном счете остается тайной.

В той мере, в какой они претендуют на научность и всеобщность (Зиновьев часто рассуждает о научном стиле мышления в отличие от обывательского) они, увы, очень сильно похожи на диалектику. Ту самую, которую в Союзе зубрили, сдавали, заваливали. Единство и борьба противоположностей и проч. — основной набор приемов словоблудия, который никогда в жизни ничего не объяснил, но удручающе часто играл роль единственного и окончательного объяснения. Разумеется, научного.

Сам Зиновьев высказывается о диалектике двояко. В "Зияющих высотах" он называет ее дуболектикой. А в других книгах вполне почтителен и даже рекомендует ее читателям.

Но если оставить в стороне претензии Зиновьева на научность и отмахнуться от мало приятных воспоминаний о зубрежке диамата, то нужно сказать, что при анализе суждений (в частности, самого Зиновьева) выделение социального или антикоммунального аспекта явления, к которому относится суждение, оказывается любопытным. К примерам такого рода я и перейду.

Зиновьев сам является критиком режима. Стоп, тут не все так просто. Многое (на мой взгляд, слишком многое) здесь совсем не просто. Сам Зиновьев себя критиком режима не считает. О критиках режима он отзывается очень резко, говорит об "истинных противниках режима в отличие от дутых пузырей диссидентства" и т.п. Хорошо, я выражусь иначе: некоторые люди рассматривают книги Зиновьева как острую критику советского строя. С такой формулировкой, я думаю, Зиновьев согласится.

В его книгах встречаются возражения критикам режима по существу их утверждений. Иногда Зиновьев возражает прямо, от своего лица, а иногда, вводя таких героев, которые сами по себе являются как бы ходячим возражением. В качестве примера достаточно указать на Матрену Ивановну в "Желтом доме". Намеренное противопоставление ее персонажу рассказа Солженицына "Матренин двор" очевидно.

Но наиболее парадоксальные и шокирующие высказывания Зиновьева относятся не к содержанию критики, а к критикам режима как таковым. Он рассматривает их как явление массовое и высказывается, главным образом, об отношении критиков режима (диссидентов) с основной массой населения, с советским руководством и с Западом. Участников отношений (Запад, советский народ, советское руководство, критики режима) Зиновьев рассматривает в социальном или антикоммунальном аспекте и соответственно строит свои суждения. Такой метод смены позиции совершенно правомерен и для исследователя, и для писателя. Насколько он в ходу у публицистов, я судить не берусь.

Не надо думать, что речь идет просто о каких-то склоках в узких диссидентских кружках. Вопрос поставлен в довольно общей форме — отношение к оппозиции в обществе.

Все варианты легко обозримы. Социальный аспект будем обозначать — 0, антикоммунальный — 1. Суждение будет характеризоваться кодом из четырех чисел по количеству участников, которых оно касается: Запад, советский народ, руководство, критики. Каждое из чисел может равняться 0 или 1, соответственно тому, в каком аспекте берется участник — социальном или антикоммунальном. Например, код 0101 означает, что Запад берется в социальном аспекте, советский народ — в антикоммунальном, советское руководство — в социальном и критики режима — в антикоммунальном.

Чтобы у читателя не возникло ощущения, что за этими нулями и единицами ничего не стоит, я приведу сейчас все коды и снабжу для примера каждый из них характерным суждением. Думаю, что эти или аналогичные суждения читателю неоднократно случалось слышать. Эмоциональность некоторых высказываний не существенна — я просто выписал первое, что припомнил.

0000 — И тут сволочи, и там гады. Наше руководство — типичная бездарная мразь, а критики режима их не лучше. Просто их когда-то обидели, карьера им не удалась — вот они в диссиденты и подались. Если бы они пришли к власти, то было бы то же самое, только хуже.

001 — Там тоже не сахар. А наше нынешнее руководство фантастически безлико. Если человек является индивидуальностью, то оказывается органически чужд обществу (неважно здесь или там) и автоматически превращается в критика режима.

0010 — Народ и там, и тут одинаковый. Начальство прижало, продохнуть невозможно, это да. Обстановка, говорят, напряженная. А кто ее сделал напряженной? Диссиденты тут не при чем. Они тоже не защищены — прижмут и все.

0011 — На Западе жить можно. Это у нас руководство народ давит, к войне готовится. А диссиденты обстановку еще больше осложняют, нагнетают атмосферу.

0100 — Иностранцы, начальство, диссиденты — все не нашей породы: они конечно рады друг дружке глотки перегрызть, но всегда договорятся, сумеют. За счет простого Ивана.

0101 — Советское руководство с Западом всегда сообразят, как народные денежки тратить. А если кто критиковать это вздумает, так у нас найдут способы заткнуть рты. И Запад тут не поможет.

0110 — Народ диссидентов не любит, не доверяет, опасается. Откуда у них джинсы? И руководство он всегда поддержит, если сигнал дадут: "Пора".

0111 — На Западе конкуренция, разгул социальных сил. А в Советском Союзе все по плану. Народ и партия едины. А критиковать нашу власть можно и даже нужно. В установленном порядке.

1000 — Народ, сами знаете, какой нынче пошел — каждый тащит, разобрались что почем. На трибуне быдло. А критики, они что, не люди? Им тоже жить надо. Вот, на Западе, там все не так, там культурно. Ну, мы им покажем.

1001 — Критики режима — они же все агенты ЦРУ. Враги. Правильно, что посадили. В интересах народа. У нас хоть и бардак, но жить можно. А Гитлер на оккупированных территориях что делал? Порядок наводить взялся. Ну, ему тоже дали.

1010 — Руководство-то совсем по-буржуйски жить стало. Шляпы носят. По заграницам ездят. Ряшки отрастили, взглянуть страшно. Я, может, сам в душе диссидент. Сейчас бы, кажется, взял автомат и пошел бы их всех косить та-та-та-та подряд.

1011 — Режим критикуют, мол, безобразия творятся. Да советское руководство больше всех этих критиков заинтересовано в наведении порядка: борется с пьянством, прогулами, воровством. А то ведь, что творится! Иностранцам показать стыдно.

1100 — Здоровое зерно в народе. Как при царе-батюшке было, так и осталось. И умение работать, и внутренний лад. И за границу тогда свободно ездили, назад возвращались, беды от этого не было. Свой дом строили. Это сейчас наверх хамы залезли, с жиру бесятся, порчу наводят. А все с них, с революционеров, началось, диссидентов нерусских.

1101 — Люблю послушать "враждебное" радио. Хорошо "клевещут", приятно. Диссидентов защищают. Меня агитируют. Будто я без них не знаю, что рыба с головы гниет.

1110 — Диссиденты воду мутят. От них все беспорядки.

1111 — Миролюбивые народы всего мира с надеждой смотрят на то, как дружный советский народ под руководством партии и правительства, устраняя отдельные недостатки, выявленные своевременной критикой и самокритикой, уверенным шагом и т.д.

Теперь обратимся к Зиновьеву. Сколько комбинаций встречается в его книгах? Ответ отчасти зависит от корректности выделения отдельных суждений. Поскольку есть высказывания, в которых Запад, народ, руководство и диссиденты рассматриваются как в социальном, так и в антикоммунальном аспектах, то нетрудно порезать цитаты так мелко, чтобы, комбинируя их, получить все варианты. Но если рассматривать суждения в контексте, то мне удалось набрать высказывания, соответствующие 10 кодам из 16 возможных (не исключено, что я что-то пропустил). Так что персонажи Зиновьева обсуждают вопрос с разных позиций. Если ограничиться высказываниями только самого Зиновьева, то он тоже рассматривает вопрос в тех же 10 аспектах.

Подсчет этот приблизительный. Во-первых, я допустил, может быть, несколько вольную интерпретацию некоторых суждений. Дело в том, что когда Зиновьев рассматривает оппозицию в социальном аспекте, то говорит о критиках режима или диссидентах. Но кроме этого, он описывает других людей, к диссидентам отношения не имеющих, которых называет истинными оппозиционерами. Это люди яркие, талантливые, которые могли бы свою работу делать лучше прочих, и именно по этой причине им не удалась карьера — общество не дало им развернуться и вытолкнуло их на роль оппозиционеров. Иногда после этого они прилагают свои способности в смежной профессии, а иногда в областях, далеких от прежних занятий. Разумеется, неудавшаяся карьера может послужить толчком для размышлений, переориентации интересов и даже переоценки ценностей. Но я не понял, каким образом этот факт биографии может служить критерием, отличающим истинного оппозиционера от диссидента. Примеры, которые можно найти у Зиновьева, озадачивают. Например, в книге "Гомо советикус" один из героев, Вдохновитель, перешел из отдела международного терроризма какого-то учреждения КГБ в другой отдел, потому что в прежнем отделе коллеги работали плохо, халтурили, и у него не было возможности организовать международный терроризм на высоком профессиональном уровне. Так что он — истинный оппозиционер?

При подсчете комбинаций я махнул рукой на подобные объяснения и примеры и просто считал, что когда Зиновьев говорит об истинных оппозиционерах, то он рассматривает оппозицию (критиков режима, диссидентов) в антикоммунальном аспекте.

Результаты подсчета оказываются также сомнительными по той причине, что в книге "Светлое будущее" один из персонажей (Антон) высказывает следующие соображения:

"...в Советском Союзе реальная история, так или иначе, тяготеет к официальному ее представительству, и никакой иной фактической неофициальной истории здесь почти не существует. Советская история не по видимости, а на самом деле есть история съездов, совещаний, планов, обязательств, перевыполнений, освоений, пусков, манифестаций, награждений, аплодисментов, плясок, проводов, встреч и т.п., короче говоря — всего того, что можно вычитать в официальных советских газетах, журналах, романах, что можно увидеть по советскому телевидению и т.д.". СБ 40

На основании этих соображений Антона к аспектам, в которых персонажи Зиновьева рассматривают оппозицию, можно было бы добавить все, что на эту тему говорит советская пресса. Я этого делать не стал.

Ну, а позиция самого автора меняется? Говорит Зиновьев когда-либо, не через персонажей, а сам от себя, как гомосос? Да. Когда хвалит себя, принижая других. Или когда дает советы вступать на путь конкурентной борьбы и представительствовать от лица великой страны. Следующая цитата показывает, что такого рода советы Зиновьев дает. Совет, очевидно, адресован людям в Советском Союзе, которые раздумывают, стоит им пытаться эмигрировать или нет. Дело не в безаппеляционном тоне совета, а в том, каким образом Зиновьев советует жить на родине:

"Не бегство на Запад, а борьба за вклад в науку, литературу, идеологию, искусство, спорт, систему управления и хозяйствования и прочие аспекты жизни людей у себя дома и для своего народа. Бегство на Запад ничего не меняет в нашей стране, а в личном плане катастрофично. На Западе всего своего хватает. Запад не потерпит конкуренцию с выходцами из нашей страны. Он приложит все усилия к тому, чтобы раздавить потенциального конкурента из Советского Союза. Мы можем занять почетное место в мировой культуре, но только как представители великой страны. Путь этот не легок. Встав на него, ты встретишь лицом к лицу самого сильного врага своего — другого советского ученого, писателя, художника, инженера, офицера, администратора, идеолога... Если даже ты захочешь быть апологетом советского общества, но захочешь делать это на уровне достижений мировой культуры, тебя постараются уничтожить". НС 108

Констатирую, но не сужу. Во всех нас много разного понамешано.

Зиновьев что, одиночка. Ну, написал. В книге, открыто, вроде как в пространство. Вчера так, сегодня иначе. Завтра, есть шанс, еще как-нибудь. А иные критики режима так по-свински поступают - у свежего человека голова кругом идет. Представительствуют самозванно, а чаще по протекции, монопольно по мере сил. Позиции не сменят — народ деловой, сомневающихся не терпят.

Теорию социальности Зиновьев пытается прилагать к возможно более широкому кругу явлений в жизни общества. В том числе к таким, сути которых эта теория даже не затрагивает. Желание во всем видеть подтверждение теории оборачивается в таких случаях слепотой. Теория остается в руках, а явление ускользает - с теорией слиться не может. Пример такого рода — высказывания Зиновьева о культуре.

Сообщив читателю о том, что культура есть явление антикоммунальное, Зиновьев сам начисто забывает об этом ее свойстве и начинает наводить в ней социальность: носителем культуры у него оказывается массовый индивид, творцом культуры оказывается тот же массовый индивид, путем культуры является конкурентная борьба.

Забыв о том, что если бы, скажем, у него, Зиновьева, автора "Зияющих высот" был конкурент, другой писатель, то это означало бы только одно: что оба плохие писатели, оба занимаются не своим делом.

Если кто-либо записал или высказал вслух оригинальную мысль — внес вклад в культуру - или на куске обоев начертал огрызком карандаша гениальный рисунок, то такой человек занимает в культуре свое единственное и первое место. Там все места первые. Но Зиновьеву это как будто неизвестно и он самоуверенно распределяет писателей по местам, руководствуясь собственными вкусами. Проза: Шолохов на первом месте, Пастернак на 25-м, может быть, Платонов где-то во второй сотне и т.п. Поэзия: Маяковский — первый, Есенин — второй, Мандельштам — Бог весть где, за тысячу, Цветаева — кто ее знает, всех не упомнишь.

Конечно, зажимают, травят, сажают, убивают. Конечно, дают заказы, авансы, гонорары, путевки, дачи, машины. Конечно, школьники зубрят учебники, чтобы поступить в институт, а студенты, — чтобы получить диплом. И т.д. и т.п. Но это обстоятельства существования культуры, социальная среда, а не само явление. Потому люди к культуре и тянутся — подышать.

О религии Зиновьев судит примерно в том же духе, как о культуре, только похлеще. Все существующие религии он отметает одним махом как неадекватные. Адекватной религии пока не существует, ее, возможно, создадут особо культурные и особо одаренные советские граждане на базе коммунизма. Они и Бога придумают. Комментарии излишни. Разве что: я не передергиваю. Я выдергиваю. Или, чтобы звучало приятнее: выделил и сжал.

Принципы взаимоотношений массовых индивидов на любовь похожи мало. Подчеркивая в любовных отношениях социальность, Зиновьев получает картину похабную, циничную, в лучшем случае просто грустную. Увы, нередкую.

(На Западе) "надо иметь некоторый минимум денег, чтобы иметь женщину, доступную и без денег. Если у тебя нет денег, это заметно во всем твоем существе. И женщина, готовая отдаться без денег любому существу с деньгами, не отдастся тебе по той причине, что в тебе нет денежной субстанции. В Москве аналогичную роль играет социальное положение индивида. Женщины чувствуют эту субстанцию в мужчине и отдаются безвозмездно этой субстанции как таковой". ГС 141

К счастью, Зиновьев описывает любовь не только с социальных позиций.

2. "Установили шкалу болезней и сексуальной мощи. В зависимости от ранга руководителей стали освобождать от болезней той или иной категории и присваивать тот или иной уровень сексуальности". ЗВ 451

Литературный прием, гротеск. Предупреждение об опасности нарастания в обществе социальных тенденций, о захвате социальностью всех сфер человеческой жизни, с вытеснением и подавлением всех прочих, не социальных свойств человека, вплоть до изменения его сущности.

Но этот прием может обернуться и против Зиновьева — самопародией. Как предупреждение о том, что не следует применять теорию социальности к явлениям другой природы.

Вроде все. Хочу к сказанному добавить несколько слов, к социальной теории отношения не имеющих.

Я очень люблю книги Зиновьева. В них множество разнообразных идей. Как правило, кусачих, вызывающих, данных в отточенных, острых, часто крайних формулировках без оглядки на общественное мнение, советскую власть, КГБ или западные разведки.

Принимая какую-то его идею как верную, не стоит забывать, что тот же Зиновьев в другом месте может высказывать мысль прямо противоположную.

Отметая какую-то мысль как абсурдную, спешить тоже не стоит. Мысль может быть просто необычной. Или может быть преподнесена в гротескной форме. За ней может прятаться интересная теория. Или она может быть как раз очень обычной — иметь силу расхожего мнения, быть приметой времени.

Зиновьев раньше был ученым. Потом стал писать, причем хорошо. Это намного опаснее. Власти не допускают. Каждый, кому не лень, сшибить старается. И, видимо, вообще писать хорошо страшно: как в неизвестность лететь — непонятно, куда занесло, непонятно, почему получилось. Но в этом состоянии возможно: жить, умереть и т.д. Есть примеры.

Пытается Зиновьев подстраховаться наукой: "Я профессор, вы не понимаете, это сложно, у меня масса книг по специальности!" В настоящей статье я критикую Зиновьева именно как ученого. А его книги по специальности — кто читал их? До "Зияющих высот" кому вообще было известно, кто такой Зиновьев? А если знал его кто, так ведь иначе. Мало ли что было. Уже произошло, сделано. Лекторский тон более неуместен: аудитория другая, сам другой. Назад хода нет.